Александр МАРДАНЬ
ДЕНЬ ГРАЖДАНСКИХ ДЕЛ
Летний день. Оживленная улица большого города: сигналя, про¬носятся автомобили, торопятся прохожие...
Мы идем вслед за стройной молодой женщиной. Многие из встреч¬ных прохожих разного возраста, и мужчины, и женщины, оглядываются на нее, и непонятно, чем же она привлекает их внимание...
Мы продолжаем свой путь по городу... На экране возникают тит¬ры...
Звучит песня на стихотворение М. Цветаевой "Мой день беспутен и нелеп...":
Мой день беспутен и нелеп:
У нищего прошу на хлеб,
Богатому даю на бедность,
В иголку продеваю - луч,
Грабителю вручаю - ключ,
Белилами румяню бледность.
Мне нищий хлеба не дает,
Богатый денег не берет,
Луч не вдевается в иголку,
Грабитель входит без ключа,
А дура плачет в три ручья –
Над днем без славы и без толку.
("Избранные произведения", Минск, 1984, с.79)
Солнечное летнее утро. Кухня типовой малогабаритной квартиры: веселые занавески на окнах, яркий керамический сервиз, стоящий на подвесной полочке. На дверце подвесного кухонного шкафа наклеена табличка "Не влезай - убьет" с черепом и костями. Из радиоточки доносятся слова уже слышанной нами песни.
ДЕТСКИЙ ГОЛОС: Ма, а Бармалей в Африке еще живет?
Дверца шкафа раскрывается с противным скрежетом. Женская рука ее резко захлопывает.
ГОЛОС НИНЫ: Ешь!
На кухне завтракает семья: четырехлетняя Машенька, ее отец Николай - энергичный, обаятельный мужчина лет тридцати пяти, ее мать Нина - тридцатилетняя миловидная женщина.
Взрослые молчат, как молчат недавно поссорившиеся люди.
МАШЕНЬКА: Ма, а кто меня сегодня заберет из садика?
Взрослые молчат.
МАШЕНЬКА: Ма, ну кто?
Николай и Нина молчат. Музыку сменяет голос диктора:
- В гостях у нашей передачи советские специалисты-строители, только что вернувшиеся из Алжира. Среди них - главный инженер стройки...
Николай вслушивается, Нина выключает точку и демонстративно выходит из кухни, Николай снова включает точку:
- Опыт, который я приобрел на стройках Средней Азии очень пригодил¬ся мне в африканских условиях...
Нина возвращается и опять резко выключает точку. Николай, чер-тыхнувшись про себя, уходит в комнату. Машенька с недоумением наб-людает за странными действиями родителей.
НИНА: Доедай быстрее, в садик опоздаешь.
Теперь мы в комнате. На ее стенах - несколько картин, в том чис¬ле копии произведений Гогена. Особняком висит копия картины Ф. Леже "Связка ключей". Центральное место на стене занимает портрет по¬жилого изможденного человека с седыми, зачесанными назад волосами. По композиции и цветовому решению портрет очень похож на известную картину Гогена "Портрет художника (на Голгофе)".
Николай кладет в портфель-"дипломат" бумаги. В комнату входит Нина с Машенькой. Машенька готова к выходу из дому. Николай щелкает замком "дипломата", берет Машеньку за руку. В дверях он останавливается.
НИКОЛАЙ: Нина, мы вечером погорячились, оба. Сегодня воп¬рос решается окончательно. Если вчера ты говорила серьезно, то я должен сегодня об этом сообщить... и все летит к черту... Сло¬вом, да - да, нет - нет, - ответ я должен дать сегодня и, так, получа¬ется, решать тебе...
Нина молча смотрит на портрет седого мужчины. Не сдержавшись, Николай резко говорит:
- Ну что ты на него уставилась?
Нина молчит. Николай садится на диван рядом с ней.
НИКОЛАЙ: Прости...
Они молчат.
НИКОЛАЙ: Нина, твой отец умер три года назад. Я понимаю, он был замечательный человек и выдающийся художник, но ты не сможешь жить всю жизнь с оглядкой на него... Нельзя мерить всех по его мерке!
Машенька подходит к Нине, садится рядом с ней и тоже смотрит на портрет.
МАШЕНЬКА: Мама, мне кажется, что дедушка на нас сегодня сердится.
Нина не выдерживает:
- Коля, уйди... Ну, пожалуйста... Я хочу побыть одна.
Николай и Машенька уходят. В дверях Николай говорит:
- Я позвоню. Ты слышишь?..
Нина сидит перед портретом отца. Хлопает дверь. Нина вспоми¬нает...
...Хлопает дверь, Нина и Николай заходят в мастерскую ее отца. Это - светлая, давно не ремонтировавшаяся и беспорядочно об¬ставленная комната. Большое зеркало задрапировано черной материей. В центре комнаты - пустой стол, покрытый красной тканью, на столе - уже знакомый нам автопортрет отца. Угол портрета пере¬черкнут полоской траурной ленты. Нина - в черном платье, Николай - в темно-сером костюме, строгом черном галстуке. Нина под¬ходит к единственному в комнате креслу, берет лежащий на подлокотнике плед и, не решившись сесть в кресло, опускается на стоящую рядом скамеечку. Николай подходит к подоконнику, бесцельно передвига¬ет стоящие на нем банки с кистями. Нина и Николай молчат. Слышно, как падают в таз капли воды из висящего на стене рукомойника.
Николай подходит к зеркалу, сдвигает в сторону черную ткань, поправляет рукой волосы. В зеркале его взгляд встречается с непони-мающим, почти испуганным взглядом Нины.
НИНА: Ты что, уходишь?
НИКОЛАЙ: Нина, я понимаю, правильнее было бы сейчас побыть с тобой, но в три я должен быть на работе...
НИНА: Ты, что сегодня оставишь меня одну?
НИКОЛАЙ: Ниночка, прости... Сегодня семинар, мне обязательно нужно там быть...
НИНА: Но ведь можно позвонить, сказать, что мой отец, что по¬хороны...
Вода из рукомойника капает все реже и, наконец, перестает ка¬пать вовсе. Нина подходит к Николаю:
- Останься, Коля.
Николай обнимает ее, какое-то время они молчат.
НИКОЛАЙ: Ниночка, дорогая, ты прости, но - мне нужно там быть. Я вернусь к шести. "Работа прежде всего" (смот¬рит на автопортрет) - так ведь говорил Андрей Алексеевич...
Нина отстраняется, отходит в сторону. Снова тягостное мол¬чание.
Николай украдкой смотрит на часы.
НИНА: Иди, Коля, я хочу побыть одна.
Она подходит к рукомойнику, наполняет его водой из стоящего рядом кувшина. Снова размеренно, как метроном, стучат капли.
НИКОЛАЙ: Так я вернусь в шесть?
Нина молчит. Она смотрит на портрет. Хлопает дверь.
* * *
Нина, задумавшись, сидит в своей комнате перед автопортре¬том отца. Она встает, машинально подбирает лежащую на стуле рубаху Николая, направляется к шкафу, чтобы повесить ее на место. Вешает рубаху на плечики, потом ласково, нежно проводит пальца¬ми по воротнику... Склонив голову, прижимает рубаху к щеке...
* * *
Улица. Нина останавливает пустое такси и садится рядом с шо¬фером. Это - грузный, разбитной сорокалетний мужчина.
НИНА: Здравствуйте. В суд...
Машина трогается с места.
ТАКСИСТ: Что, разводиться едете?
НИНА: Почему вы так решили?
ТАКСИСТ: Потому, что нервничаете. Нет, чтоб сказать, где этот суд, куда ехать.
НИНА: Львовская, угол проспекта Мира.
ТАКСИСТ: Другое дело. Не переживайте, решили развестись - разведетесь.
НИНА: В том-то и дело, что еще не решила.
ТАКСИСТ: Конечно, вдвоем веселее. Но и сложнее. Вот меня один приятель замучил перед восьмым марта: достань ему два оди¬наковых флакона французских духов. Это перед восьмым, и чтоб обязательно одинаковых. Я спрашиваю: зачем одинаковые? А он го¬ворит: один жене, другой любовнице, и чтоб по запаху не догады¬вались.
Таксист с удовольствием смеется собственной шутке. Нина смотрит на проносящиеся мимо автомобили, тротуар, заполненный спеша¬щими куда-то людьми...
В кабине раздается голос радио-диспетчера:
- "Рубинчики", "Рубинчики", кто в районе вокзала?
НИНА: А вы никогда не были женаты?
ТАКСИСТ: Конечно, нет. Брак - это сплошные уступки. Снача¬ла она захочет одно, потом - другое, а потом ты видишь, что от тебя осталась только тень, которую ты отбрасываешь на диван от телевизора. Конечно, если бы такая женщина, как вы...
Такси резко тормозит у перекрестка.
ТАКСИСТ: Как это в песне: "Брак устарел, говорит кое-кто, смеясь..."
ГОЛОС ДИСПЕТЧЕРА: Седьмой, седьмой, я первая...
Таксист отвечает в трубку радиотелефона:
- Слушаю вас, первая...
ДИСПЕТЧЕР: Только что звонила ваша жена, просила заехать за детьми в садик. У нее сегодня собрание.
- Спасибо, - сухо отвечает таксист. Нина, пряча улыбку, отворачивается.
* * *
Нина выходит из такси. Взглянув на висящую на фасаде двухэтажного здания вывеску "Народный суд Центрального района", она входит в подъезд, поднимается на второй этаж, проходит мимо сидящих на скамейках людей и заходит в приемную. Секретарь суда, при¬ветливая девушка с пышными светлыми волосами, говорит по телефону. Рядом с ней адвокат - пожилой жизнерадостный мужчина.
СЕКРЕТАРЬ (по телефону): Ваше дело назначено на следующую пятницу... Нет, Василий Григорьевич сейчас занят, перезвоните после обеда.
Кладет трубку, улыбается Нине.
НИНА: Здравствуйте, я не опоздала?
СЕКРЕТАРЬ: Как раз вовремя... Да, вам только что муж звонил, просил перезвонить.
Секретарь снимает трубку внутреннего телефона и, подмигнув Нине, поправляющей перед зеркалом прическу, весело рапортует:
- Василий Григорьевич, Нина Андреевна уже давно здесь.
НИНА (секретарю): Лиля, мне сегодня к часу дня нужно быть на работе. Может, вызовете другого заседателя?
СЕКРЕТАРЬ: Ну что вы, Нина Андреевна, сейчас уже будем начинать. Успеете. Сегодня быстро: день гражданских дел. Раз¬вод, развод, развод, признание недееспособным, развод... (Перекладывает лежащие на столе папки.) Успеете. (Адвокату): А дальше что, Аркадий Павлович?
АДВОКАТ (Нине): Я тут Лилечке одно давнее дело пере¬сказывал. На коммунальной кухне соседка соседку горячей сково¬родой по мягкому месту... (Лиле): Ну что дальше? Идет суд, потерпевшая рассказывает обстоятельства ссоры, разнервничалась... Потом вдруг говорит: "Товарищи судьи, вы посмотрите, что она сделала!" И, представьте, показывает!.. Зал ахнул, а судья с чувством юмора был, не растерялся: "Спасибо", - говорит, - "суду ясно, покажите прокурору".
Из кабинета выходит судья Василий Григорьевич - представительный мужчина лет сорока пяти. Следом за ним, держа в руках тома "Кодекса", выходит второй народный заседатель, неторопливый, осно¬вательный пятидесятилетний мужчина. Оба приветливо здороваются с Ниной.
СУДЬЯ: Пойдемте, товарищи. (Нине): Нина Андреевна, вам Лиля передала, что муж звонил?
- Да, да, спасибо, - отвечает Нина, выходя в коридор.
* * *
Звучит традиционное "Встать, суд идет": судья, секретарь и народные, заседатели входят в зал суда. Неширокий проход между ря¬дами деревянных кресел ведет к возвышению, на котором стоит стол. За ним располагаются судья и народные заседатели. За их спинами - дверь в совещательную комнату. Слева от судьи – невысокий деревянный барьер, огораживающий пустую скамью подсудимых, справа - сто¬лик, за который усаживается секретарь.
В зале несколько больших окон, выходящих на оживленную городскую улицу.
Судья раскладывает бумаги и окидывает взглядом почти пустой зал. Лишь три последних ряда справа от прохода заняты многочислен¬ным семейством Филимоновых. Вздохнув, судья негромко говорит Нине:
- Процесс века: Филимонов против Филимоновой, - а затем уже гром¬ко обращается к как видно хорошо знакомым ему Филимоновым:
- Суд рассматривать дело о разводе с разделом имущества без ответчицы не будет.
Ему возражает нервная, суетливая женщина средних лет:
- Да она специально не приходит, сейчас модно быть замужем!
Ее поддерживает тощая дама примерно такого же возраста:
- Мы все и так уже третий раз приходим!
СУДЬЯ: А я вас, кстати, еще ни разу не вызывал. Как вас всех, интересно, с работы отпускают? И почему истец молчит?
Только сейчас мы замечаем "истца" Генку Филимонова - модно одетого откормленного молодого человека лет двадцати. В отличие от своих родственников Генка не проявляет ни малейших признаков беспокойства.
Нервная дама, мать Генки, поясняет:
- Вот так он и молчал полтора года, пока на него, прости¬те, гадили...
Генка смущенно смотрит на судей.
СУДЬЯ: Тем не менее, я это дело без ответчицы рассматривать не буду. Освободите зал и попросите зайти следующих.
Близкие и дальние родственники истца отступают в коридор. Воспользовавшись образовавшейся паузой, судья начинает что-то пи¬сать.
Нина смотрит в окно на качающуюся верхушку дерева... Она вспоминает...
* * *
Мастерская отца. На стене - автопортрет отца, тот самый, который висит теперь в квартире Нины и Николая. За стоящим в цент¬ре столом, сдвинув в сторону обычные для мастерской ху¬дожника аксессуары, сидят Нина, ее отец и Николай. Перед ними - за¬куска, бутылка вина. Видно, что всем троим хорошо, весело и просто друг с другом. На столе - вазочка с небольшим букетиком ландышей.
Отец сидит в кресле, ноги прикрыты пледом. Улыбаясь, он сдвигает в сторону тарелки и рюмки. Мужчины поудобнее устраивают локти на столе, берут друг друга за кисти рук. Довольно быстро тыль¬ная сторона ладони Николая оказывается плотно прижатой к столешнице. Все трое смеются, но Николай немного смущен. Нина берет из вазочки букетик, сквозь цветы смотрит на Николая. Он усаживается поудобнее, состязание возобновляется, но снова рука Николая оказывается прижатой к столу. Нина шутливо утешает побежденного и преподносит победителю букетик ландышей.
* * *
Перед судом молодая пара. Он - широкоплечий, спортивный парень, она - небольшого роста, худенькая, выглядит особенно трогательно и беззащитно рядом с мужем.
СУДЬЯ: А, Кравченко... Ну что, молодые люди, еще не переду¬мали разводиться?
Она молчит. Муж пожимает плечами.
СУДЬЯ: Ну ладно. Слушается дело о разводе гражданина Кравченко Сергея Ивановича с гражданкой Кравченко Еленой Николаевной...
* * *
В пустой приемной суда звонит телефон... Николай, с телефонной трубкой в руке, вслушивается в длинные гудки, потом с досадой кладет трубку на рычаг, раздраженно барабанит пальцами по столу...
* * *
Судья задает вопросы Сергею.
СУДЬЯ: Почему Вы хотите развестись?
СЕРГЕЙ: У нас психологическая несовместимость.
Нина придвигает к себе листок бумаги, берет фломастер, задумчиво проводит несколько линий. Потом уверенными штрихами ри¬сует шарж на стоящего перед судом Сергея Кравченко. Несмотря на то, что Нина внимательно прислушивается ко всем обстоятельствам дела и рисует, не задумываясь, машинально, рисунок выходит ярким, мастерским.
СУДЬЯ: Это вы где, в школе, выучились? Вы сколько времени встречались?
СЕРГЕЙ: Ну, до армии еще, потом переписывались, потом год после...
СУДЬЯ: Так для того, чтобы выявить эту несовместимость, нуж¬но было жениться, родить ребенка?..
Трое судей, стенографирующий секретарь, посторонние люди, пришедшие, в зал суда - все это не располагает к откровенности, к пере-сказу того, что приводит людей из дворца бракосочетаний в зал су¬дебных заседаний...
СУДЬЯ: Так все же, Кравченко, в чем основная причина развода?
Сергей молчит.
СУДЬЯ: Смелее, Кравченко, смелее...
СЕРГЕЙ: Значит... Значит... Ну не так у нас с Леной все как-то стало... Понимаете?
Судья (едва заметно улыбается): Нет, не понимаю.
СЕРГЕЙ: Да что там... Приходишь, значит, со стройки усталый, в доме бардак...
СУДЬЯ: Кравченко!
СЕРГЕЙ: Виноват, беспорядок, а она с подружками моды обсуж¬дает. Почему, значит, спрашиваю, обеда нет? А она - настроения, говорит, готовить не было...
СУДЬЯ: И так бывает. Вот у вас (обращаясь к Нине), у вас всегда бывает настроение обед готовить?
НИНА (улыбаясь): Не всегда.
СУДЬЯ (Сергею): Вот видите... А сами вы жене по до¬му помогаете?
СЕРГЕЙ: Когда ж мне ей помогать? За день кельмой намахаешься... А если самое главное - она меня не уважает. Задается сво¬им без пяти минут высшим. И книг я тех, что надо, не прочел, и друзья у меня грубые и неинтересные... Потом, теща у меня, зна¬чит, с тремя языками... Переводчик... У той вообще другой темы нет, кроме как когда я буду в институт поступать. А я не собираюсь! А Ленке стыдно перед подружками: те "Неккерман" и "Бур¬ду" в подлиннике читают, а ее муж рабочий, в грязном ходит... И теща эта!.. Не могу я по тещиной указке жить! Я хозяином в доме хочу быть, а не приймаком. А Ленка скажет что - и на мать смотрит: одобрит, значит, или нет... Я рабочий, я их кормлю, я в плохой месяц триста домой приношу, а Ленка все на мать, зна¬чит, оглядывается, как школьница... А, да что говорить...
Короткую паузу прерывает вопрос судьи:
- Так что, Кравченко, у вас все?
СЕРГЕЙ: У меня все...
СУДЬЯ: Гражданка Кравченко, вы работаете в Доме пионеров?
ЛЕНА: Да, и занимаюсь на заочном, в инязе.
СУДЬЯ: Почему вы подали заявление на развод?
ЛЕНА: Он подал, и я подала.
СУДЬЯ: Это, конечно, довод серьезный. И все же, в чем причи¬на развода?
ЛЕНА: Когда ребенок родился, он почти ничем не помогал. Мы тогда у его родителей жили, так все они в один голос: бросай институт, ребенок в садик пойдет, тогда восстановишься... По¬том жили у моей мамы, там он тоже ничего делать не хотел: "Я работаю руками, а не языком, мне нужен отдых". Правильно ма¬ма говорит: не знает, с какой стороны коляску катить... А мама днем с ребенком сидит, а вечером переводит... Это он неправду говорит, будто я стыжусь, что он рабочий. Но за год можно книж¬ку в руки взять, а он приходит, вечно этот запах пива, и поско¬рее на диван...
СЕРГЕЙ: А что, мне с вами на кухне толкаться...
СУДЬЯ: Скромнее, Кравченко, скромнее...
ЛЕНА: Потом, он в девять часов уже хочет спать, а я сова, я поздно засыпаю и поздно встаю...
СЕРГЕЙ: Да я устаю, как собака. Весь последний месяц в во¬семь с работы приходил... (Лене): Аврал был, детсад сдавали, я же тебе рассказывал.
ЛЕНА: Рассказывал...
Нина продолжает рисовать. Теперь она изображает Лену Кравченко. На Лене распашонка, во рту у нее - соска-пустышка.
ЛЕНА (судьям): А он... Цветов никогда не подарит, в кино не пригласит... А раньше дарил...
СУДЬЯ (Сергею): А почему вы на своей супруге жени¬лись?
СЕРГЕЙ: Любил... Она, значит, девчонка неплохая. Пока квар¬тиру снимали, вроде ничего было, а как стали у ее матери жить - все наперекосяк пошло.
СУДЬЯ: Любил... А сейчас что?
СЕРГЕЙ: Да и сейчас вроде... Только обидно мне: никогда ни обеда не даст сама, ни испечет чего. Чай, значит, вечером сядем пить, так обязательно тут же ее мамочка крутится.
СУДЬЯ: А вы, гражданка Кравченко, почему вы замуж вышли?
ЛЕНА: Так любила. Он парень неплохой, добрый. Но что же, если я женщина, так и должна пропадать на этой кухне?
СУДЬЯ: А сейчас вы вместе живете?
Гражданка Кравченко заметно смущена двусмысленностью вопроса.
ЛЕНА: Вместе.
СУДЬЯ: Ну и как вы теперь к супругу относитесь?
ЛЕНА (тихо): Хорошо отношусь.
СУДЬЯ: Так что же вы просите у суда?
ЛЕНА: Я ничего не прошу.
СУДЬЯ: Гражданин Кравченко, вы настаиваете на разводе?
СЕРГЕЙ: Если она не изменится, то настаиваю.
Судья коротко советуется с народными заседателями. Те, сог¬лашаясь, кивают.
СУДЬЯ: Шесть месяцев на примирение - это я вам, как судья говорю. А как ровесник ваших родителей - идите, ребята, и чтоб я вас здесь больше не видел. Все!
ЛЕНА: Спасибо!
Нина заканчивает рисунок. Теперь на нем изображена Лена, си¬дящая в детской коляске, и Сергей, который катит коляску "не с той сто¬роны ".
Задумавшись, Нина смотрит на рисунок. Она вспоминает...
* * *
Ночь. Комната в квартире Нины и Николая освещена лишь настоль¬ной лампой, затененной пеленкой. Нина стоит у Машенькиной кроватки. Машеньке годик, она спит, раскинув ручонки, яростно терзая пустыш¬ку. Нина идет на кухню, где Николай сосредоточенно печатает на ма¬шинке. Нина зовет его. Они подходят к кроватке, смотрят на спящую дочку. Николай целует Нину в щеку и делает попытку снова вернуться к машинке. Нина не отпускает его, указывает на часы: уже половина второго. Николай уступает, нежно обнимает Нину...
* * *
Теперь в зале суда по разные стороны от прохода расположились родственники Генки Филимонова и его супруги, гражданки Филимоновой - синеглазой медлительной молодой женщины, округлостью форм похожей на своего мужа. Семейные группировки усилены адвокатами. "Процесс века" уже начался. Судья продолжает задавать вопросы истцу.
СУДЬЯ: Объясните суду, в чем причина развода?
На Генкином лице отражается напряженная работа мысли.
ГЕНКА: Причин много... Попрекала, что я мало оплачиваемый, хотела увезти меня на заработки на Север...
Нина рисует. На листе бумаги возникает карикатура на Генку Филимонова: он изображен унылым-преунылым поросеночком.
СУДЬЯ: Ясно. На что вы претендуете из совместного имущества?
Генка мучительно старается вспомнить полученные дома инструк¬ции. Это мыслительное усилие его окончательно надламывает, и он обо¬рачивается к родным за помощью.
- Ваза, ваза, - трагическим шепотом подсказывает мать.
- Ковер, - суфлирует тощая тетка.
- Книжка, книжка - 300 рублей, - чревовещает отец.
В бой вступает лысый, бородатый и очень уверенный в себе адвокат истца.
- Товарищи судьи, у парня стресс! Разрешите ему со списка.
Судьи не возражают. Генка начинает монотонно читать:
- Ваза хрустальная - девяносто рублей, ковер арабский со сце¬нами из "Тысячи и одной ночи" - тысяча рублей, зеркало в оправе...
Нина вновь смотрит в окно, на виднеющуюся из-за крыши противоположного дома кирпичную трубу котельной. Труба походит на оди¬нокую ладью, стоящую на шахматном поле...
Нина дорисовывает рядом с Генкой его супругу - пухленькую свинку с большими серьгами в ушах и кокетливо закрученным хвостиком...
К действительности Нину возвращает зычный голос Генкиной тещи:
- Так, чтоб ты знал, что гарнитур стоил не 1300, а 1180!
Генка закончил чтение списка.
- Это все? - спрашивает истца судья.
- Да, - с облегчением произносит Генка.
Нина рисует. Между Генкой и его женой возникает большущий ко¬мод, который супруги Филимоновы перепиливают надвое огромной пи¬лой...
СУДЬЯ: Истец, садитесь.
Теперь судья обращается к Генкиной супруге:
- Гражданка Филимонова, в чем, по-вашему, причина развода?
ФИЛИМОНОВА (краснея): У меня интимная причина... (замолкает).
СУДЬЯ: Вы на меня так смотрите, будто это я вас привел сюда, потому что мне интересна ваша интимная причина. Говорите!
ФИЛИМОНОВА: Я его интересовала только как жилплощадь! Это был фиктивный брак!
ТЕЩА ФИЛИМОНОВА (с места): Он женился на ней по расчету своей мамочки!
ТЕТКА ФИЛИМОНОВА (тоже с места): Обокрали мальчика и еще издеваются!
СУДЬЯ: Предупреждаю в последний раз: еще раз кто-нибудь на¬рушит порядок - удалю из зала! (Обращаясь к Фи¬лимоновой): Что вы можете сказать касательно раздела имущества?
ФИЛИМОНОВА: Прежде всего, один раздел уже был. Он прие¬хал на машине, брал все, что хотел, все, что хотел... Соседи ви¬дели!.. Что касается списка, который он читал, там есть неточ¬ности, но я ему все отдам, все выплачу, кроме гарнитура, он не мой, он отчима!
СУДЬЯ: Истец...
Так и не привыкший за свою разводную практику к такому обращению, Генка с опозданием поднимается.
СУДЬЯ: Истец, так что вы хотите из совместного имущества?
Генка растерянно молчит.
ПАПА ФИЛИМОНОВА: Гарнитур!
ГЕНКА: Гарнитур!
СУДЬЯ: А может, компенсацию?
ГЕНКА: Да, компенсацию!
СУДЬЯ: Так что же именно?
Генка молчит.
По ходу "процесса века" Нина дорисовывает все новых и новых родственников Филимоновых. Цепляясь, друг за дру¬га, как персонажи сказки про репку, они помогают молодым распиливать комод.
Нина вспоминает...
* * *
Кухня. Нина готовит еду. На ней передник, волосы повязаны ко¬сынкой. Старательно неся перед собой большой торт, на кухню заходит двухлетняя Машенька. За ней идет Николай. Он только что вошел в дом, даже не успел снять плащ. На лице Николая нескрываемая радость. Нина удивлена: по какому поводу торт? Николай с деланной небрежностью достает из кармана коричневую книжицу с золотым тиснением "Диплом кандидата наук".
Нина обнимает Николая. Машенька пытается поставить торт на стол, оступается и бухается личиком в крем. Встав, Машенька подни¬мает рев. Нина и Николай смеются, становятся на колени, целуют ее, слизывают крем...
* * *
Допрос Филимоновой ведет адвокат истца.
АДВОКАТ: Сколько человек было на свадьбе?
ФИЛИМОНОВА: Девяносто.
АДВОКАТ: По нашим сведениям - сто двадцать! Ну, ладно. И сколько вам подарили?
ФИЛИМОНОВА: Около полутора тысяч.
АДВОКАТ: Вы хотите сказать, что сто человек подарили всего полторы тысячи рублей?
Вмешивается судья:
- Что вы их деньги считаете? Может, кто-то пустой конверт дал...
АДВОКАТ: Хорошо! И сколько вы из этих денег потратили?
СУДЬЯ (тихо, нарзасам): Они уже год договориться не могут. (Громко, в зал): Что касается развода, то здесь дело ясное: хорошо еще, что детей не нажили. Что касается раздела, может быть, сделаем перерыв, и вы пойде¬те на мировое соглашение?
Мирная инициатива не находит поддержки ни у одной из сторон. Адвокат возобновляет допрос гражданки Филимоновой.
Адвокат: Так сколько же денег вы потратили за время сов¬местного проживания?
На рисунке Нины появляются все новые и новые родственники Филимоновых... Нина вспоминает...
* * *
Нина стирает в ванной комнате, ее руки ожесточенно трут воротник Колиной рубахи. Из глубины квартиры раздается голос Николая.
НИКОЛАЙ: Ну, есть кто живой? Нинка, где ты? Быстрее иди сюда!
Нина с рубахой в руках заходит в комнату. Николай радостный, возбужденный, перебирает пластинки.
НИКОЛАЙ (о пластинке): Ну, где же она?
НИНА: Коля, я тысячу раз говорила: нельзя носить одну и ту же рубаху три дня подряд. Ну что мне делать с воротником?
Николай, наконец, находит нужную пластинку:
- Ага, вот.
На всю квартиру гремит музыка Африка Симоннэ. Николай шутливо кланяется, приглашая Нину на танец:
- Мы едем в Африку!
Он пытается вырвать из ее рук рубаху, Нина смеется, отталки¬вает его, Николай сам отплясывает под дикую музыку.
- Африка, Африка! - выкрикивает он.
Нина садится на диван. Музыка обрывается, Николай падает рядом с ней:
- Жарко!
НИНА: Объясни, что случилось?
НИКОЛАЙ: Мы едем в Африку!
НИНА: Какую Африку?
НИКОЛАЙ: Северную. На два года. Главным инженером. Михаилу Павловичу удалось пробить мою командировку.
НИНА: Подожди, а как же ребенок?
НИКОЛАЙ: Поедет с нами. Будет учиться с детьми посла: полезные знакомства на всю жизнь.
НИНА: А как же моя работа?
НИКОЛАЙ: Работа не волк, а произведение силы на перемеще¬ние. Отдохнешь два года, закончишь книгу об отце. И мир, нако¬нец, узнает, что он был не заурядным художником-неудачником, а можно сказать, Гогеном нашего города и области.
НИНА: Перестань хохмить! Почему ты раньше ничего не говорил?
НИКОЛАЙ: Ты что, не рада?
НИНА: Ну что ты, очень рада. Подожди, я, кажется, забыла закрыть кран.
Нина убегает в ванную комнату. Сергей ставит другую пластинку, звучит популярная в сороковые годы песня А. Цфасмана на слова Б. Тимофеева "Мне бесконечно жаль". Николай останавливается перед висящим на стене портретом отца. Щелкает языком и разводит руками, будто говоря: "Вот так-то!" Входит Нина.
НИНА: Перетекло.
Николай нежно обнимает ее, они танцуют.
НИКОЛАЙ: Нинка, ты не представляешь, как я рад.
НИНА: Коля, а что будет с твоей мамой?
НИКОЛАЙ: Я уже все решил: квартиру сдаст и поедет к Мишке. В конце концов, он ей такой же сын, как и я.
НИНА: Но ей же нельзя к Мишке - в тамошний климат с ее астмой...
НИКОЛАЙ: Я думаю, все обойдется. Слушай, я просто не пред¬ставляю, как нам отблагодарить Михаила Павловича.
Нина молчит, но видно, что последняя фраза Николая ей не пон¬равилась. Какое-то время они танцуют молча. Николай смотрит на ви¬сящую на стене копию картины Гогена "Гений зла".
НИКОЛАЙ: Знаешь, Михаилу Павловичу очень понравилась эта копия Гогена. Ее ведь сделал твой отец?
НИНА: А когда Михаил Павлович ее видел?
НИКОЛАЙ: Он заходил как-то, ты была на работе. Слушай, мо¬жет быть подарим ему эту копию?
Нина отстраняется от Николая, выключает проигрыватель.
НИНА: Коля, ты с ума сошел, это же взятка!
НИКОЛАЙ: Да какая взятка! И потом, это же не подлинник.
НИНА: Это одна из немногих вещей, оставшихся у меня от отца.
НИКОЛАЙ: Мы обязательно должны это сделать. Если возникнут какие-нибудь осложнения с поездкой, никто, кроме него, нам не поможет.
НИНА: Полгода назад тебе бы и в голову такое не пришло.
НИКОЛАЙ: Потому что полгода назад у меня не было цели. А жена должна помогать и уступать целеустремленному мужу. Как говорили в загсе: "Вы должны уступать друг другу". Следовательно, ты должна уступать мне... Так что, подарим?
НИНА: Подарим...
Николай смеется, пытается поцеловать Нину. Она нерешительно отстраняется.
* * *
Перед судьями - отчим Филимоновой.
СУДЬЯ: Кто ездил покупать гарнитур?
ОТЧИМ: Я ездил!
МАТЬ ГЕНКИ (с места): Мы все ездили!
СУДЬЯ: Кто платил деньги в кассу?
ОТЧИМ: Я платил!
ГЕНКИН ОТЕЦ (вскакивает): Я платил!
Нина продолжает рисовать семейство Филимоновых, распиливающее комод. Теперь с обеих сторон добавились и адвокаты...
Нина вспоминает...
* * *
Открыв ключом дверь, Нина входит в переднюю своей квартиры. В руках у нее авоська с картошкой. Из ванной комнаты доносится журчание душа. На звук открываемой двери из комнаты выглядывает мужчина лет пятидесяти, в трусах и майке. Увидев Нину, он смущенно бормочет: "Простите" - и снова исчезает в комнате. Нина в недоумении зовет мужа:
- Коля! Ты дома?
Мужчина снова появляется в коридоре, на этот раз, закутавшись, в плед. Нина спрашивает уже с некоторым испугом:
- Кто вы? Что вы делаете в моей квартире?
МУЖЧИНА: Вы, видимо, Нина, Колина жена?
Испуг на лице Нины сменяется крайним удивлением:
- Да...
МУЖЧИНА: Я - Михаил Павлович, Колин начальник. Давно искал случая с вами познакомиться.
Михаил Павлович протягивает руку, плед соскальзывает. Смущенно улыбнувшись, Михаил Павлович снова извиняется и плотнее закуты¬вается в плед. Взгляд Нины с босых ног Михаила Павловича переходит на картину "Связка ключей", которую видно сквозь открытую в комнату дверь.
НИНА: А что, Коля в ванной?
Михаил Павлович улыбается:
- Нет, Коля работает. Пользуясь случаем, благодарю Вас за картину, которую Вы мне подарили. Жена была просто в восторге.
НИНА: Так в ванной - ваша жена?
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Не совсем...
Из ванной комнаты слышен женский голос:
- Миша, ну где же полотенце?
НИНА (растерянно): Я, похоже, не вовремя?
Михаил Павлович разводит руками.
НИНА: Я, наверное, пока пойду?..
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Ниночка, тысячу извинений...
Нина выходит на лестничную площадку. На ее лице застыли ос¬татки вежливой улыбки. Нина спускается на один пролет лестницы, ставит авоську с картошкой на пол, садится на ступеньку. Присло¬нясь к перилам, она плачет.
* * *
Мы попадаем в зал суда в разгар прений адвокатов.
АДВОКАТ ИСТЦА: А договор поручения требует письменных оснований!
АДВОКАТ ИСТИЦЫ: А договор мены не требует?
АДВОКАТ ИСТЦА: Да будет вам известно, дорогой кол¬лега, что договор мены попадает под раздел договора купли-про¬дажи, а тот договор, за исключением домостроений и автомашин, если сделка совершается немедленно после заключения, письменно¬го оформления не требует...
Нина рисует Филимоновых... Она вспоминает...
* * *
Вечер. Нина звонит в дверь своей квартиры. В руках у нее все та же авоська с картошкой. Открывший дверь Николай заметно смущен - видно, что он знает о встрече Нины с Михаилом Павловичем.
НИКОЛАЙ: Куда ты пропала? Я и на работу звонил, и Олегу с Наташей, буквально места себе не находил. Машеньку я уложил, так что пошли чай пить.
Нина молчит. Николай забирает у нее авоську, они проходят на кухню.
Николай достает заварочный чайник, засыпает в него чай.
НИКОЛАЙ: Чай кончается. В универсаме сегодня давали цей¬лонский, мне не хватило...
Нина молчит.
НИКОЛАЙ: Нин, ты прости меня... Так получилось... Понимаешь, Михаил Павлович попросил, а я... Нинка, ну так получи¬лось...
Николай замолкает. Оба смотрят в стол, не решаясь поднять друг на друга глаза.
НИНА: Ты очень изменился, Коля.
Николай молчит.
НИНА: Сначала эта картина, потом Осипов.
НИКОЛАЙ: А что Осипов? Он ушел на главного специалиста, на десятку больше и прогресс.
НИНА: При чем здесь десятка? Олег рассказал мне, что именно ты предложил закрыть тему Осипова как непрофильную.
НИКОЛАЙ: Ну и что?
НИНА: Осипов твой друг.
НИКОЛАЙ: Ну и что?
НИНА: Он работал по этой теме, пять лет.
НИКОЛАЙ: Институт не богадельня. Есть тематика наша, а есть чужая.
НИНА: Это подло!
НИКОЛАЙ: Это умно. И по-государственному. И потом, не пси¬хани он и не хлопни дверью, начались бы сомнения: я или он...
НИНА: Да ладно, не в Осипове дело... Главное изменилось... Суть... Когда-то действительно главным в тебе была работа... Та, что прежде всего... А теперь так — мельканье пред очами... "Я должен там быть"... И потом, сегодня днем... Это был такой стыд...
НИКОЛАЙ: А что я мог сделать? Когда тот, кто приказывает, просит, ему не отказывают. И особенно в тот момент, когда ре¬шается, едем мы или нет.
Закипевший чайник начинает свистеть. Николай встает и занимается приготовлением чая.
НИНА: У тебя осталось что-нибудь в голове, кроме этой поездки?
НИКОЛАЙ: Сколько раз я уже говорил тебе, что поездка - это просто этап, марш лестницы.
НИНА: Что за чушь? Какой лестницы?
НИКОЛАЙ: Туда – наверх...
НИНА: Перестань декламировать. Куда наверх? Чем тебе здесь, плохо?
НИКОЛАЙ: Да там я буду приносить в десять раз больше пользы, чем приношу здесь! И в двадцать раз больше, чем какой-нибудь Осипов, если он пролезет вместо меня. Потому что я умнее, талантли¬вее, выносливее его.
НИНА: Это же опять демагогия! Пользу кому?
НИКОЛАЙ: Народу! Стране, которая меня вынянчила, выкормила и выучила.
НИНА: При чем здесь страна, когда едешь ты, а не Осипов - не по¬тому, что ты умнее и талантливее, а потому, что взятку Михаилу Павловичу сунул ты, а не он, и ключики подсунул тоже ты, а не он.
НИКОЛАЙ: В конце концов, неважно, как я это сделал, а важно - ради чего!
НИНА: Скажи еще, что ты это сделал ради семьи!
НИКОЛАЙ: Да! Ради вас с дочкой.
НИНА: Ради нас с дочкой в нашей постели сегодня...
НИКОЛАЙ: Да! Потому что жизнь - это шахматы, и нужно уметь пожертвовать фигуру, чтобы выиграть партию.
НИНА: Коля, это же не твои слова, это какой-то театр. Какие шахматы? Кто решает, чем жертвовать?
НИКОЛАЙ: Смелые жертвуют многим.
НИНА: А подлые — всем?
НИКОЛАЙ: Всем жертвуют дураки, как твой отец, который бросил все: Москву, карьеру, только потому, что не захотел нарисовать два-три нужных портрета. И чего он достиг? Рисовал афиши для кинотеатров?
НИНА: Он говорил, что грязные руки пачкают холст!
НИКОЛАЙ: Да это слова паршивого неудачника!
НИНА: Хватит!
Чай так и остался в стаканах на столике возле плиты.
НИНА: Коля, я не могу так больше. Я ухожу от тебя.
НИКОЛАЙ: Куда?
НИНА: Совсем. Развожусь.
НИКОЛАЙ: Ты что? Ведь тогда сорвется поездка? И из-за чего? Из-за того, что я дал ключ Михаилу Павловичу?
НИНА: Нет.
НИКОЛАЙ: А из-за чего?
НИНА: Из-за того, что застав Михаила Павловича в своей спальне, я не сказала ему всего, что о нем думаю, а извинилась и вышла. А еще год назад я бы так не сделала. Я не могу подойти к портре¬ту отца, я чувствую на себе грязь...
НИКОЛАЙ: Значит, все дело в отце? В этой идиотской книге, которой ты надеешься прославить его и себя? Ты понимаешь, что пре¬даешь меня в самый ответственный момент?
НИНА: Это ты предаешь нас! Вернее, предашь, когда снова понадо¬биться жертвовать. Как предал мать, когда отправил ее к Мишке за¬дыхаться.
НИКОЛАЙ: Замолчи!
На кухне появляется заспанная Машенька в летней пижамке.
МАШЕНЬКА: Мама, я тебя ждала, я хотела сказать, что хочу выйти замуж за Димку Колосова.
Нина поднимается ей навстречу, берет на руки.
НИНА: Зачем, Машенька?
МАШЕНЬКА: Потому, что у него есть цветной телевизор.
* * *
Из зала суда выходят родственники уже бывших супругов Филимоно¬вых. Отчим Филимоновой обращается к своей жене, но слышат его все:
- Тоже мне, Соломоново решение - пятьдесят на пятьдесят! Я это¬го так не оставлю, завтра же составим жалобу...
* * *
В пустой приемной суда звонит телефон. Николай с трубкой в ру¬ке прислушивается к длинный гудкам. Потом аккуратно кладет на ры¬чаг телефонную трубку.
* * *
Перед судьей и народными заседателями - пожилая пара. Одеты очень скромно, можно сказать, бедно, но подчеркнуто аккуратно. На нем - черный выходной костюм, тщательно отутюженный и вычищенный; на груди несколько медалей. Она, несмотря на то, что день выдался довольно теплый, в плотном платке.
НИНА (тихо судье): Неужели эти тоже разводиться?
СУДЬЯ: Да нет, тут как раз наоборот. (В зал): Слушается дело о признании недееспособным Демъянченко Павла Викторовича. (Обращаясь к старику): Виктор Исидорович, изложите суду ваше дело.
СТАРИК: Дело наше житейское, товарищи судьи. Зовут меня Демьянченко Виктор Исидорович, а это - супруга моя, гражданка Демьянченко. Сын у меня, Паша, Павел Викторович... Хворый... Лет ему сорок шесть, а соображение - как у пятилетнего ребенка. Малышом в войну захворал. Его б в больницу, так, может, вылечили бы, но тогда фронт близко к городу был, все больницы под ранеными были. Так и остался хворый. Дурачок, словом. Уход же за ним нужен, как за дитем малым. Надо, чтоб кто при нем опекуном числился. Раньше Паша, бывало, хоть чуток соображал, а теперь совсем хворый стал.
СУДЬЯ (поясняет нарзасам): Для оформления опекунства, нужно решение суда о недееспособности Павла. Необходимое медицинское заключение в деле имеется, так что, я думаю, вопрос ясен.
Народные заседатели, соглашаясь, кивают.
СТАРИК (одобрительно): Но! Ясен! Только надо, чтоб опекуном она числилась, гражданка Демьянченко. Она моложе меня, еще лет пятнадцать проживет. Я помру, так ей чтоб хоть пен¬сию по инвалидности на Пашу платить не перестали: тридцать два-то рубля!
НИНА (старухе): А вы что, не согласны?
СТАРУХА: На что не согласна?
НИНА: Быть опекуном. Ухаживать за ним.
СТАРУХА (с укоризной): Да разве так можно? Сын ведь, не чужой кто... Да я ведь за ним и так хожу. Дед-то больше на работе, так что я с Пашей все одна: и подстирать, и на¬кормить... Бывает, раскапризничается, так и с ложечки.
СТАРИК: Да тут не в том дело: у сына в метрике другая мать вписана.
НИНА (старухе): Как другая мать? Разве это не ваш сын?
СТАРУХА: Как не мой? Мой! Всю жизнь за ним хожу.
СТАРИК: Да погоди! Сын у меня от другой жены. А потом мы всю жизнь с гражданкой Демьянченко прожили.
НАРЗАС: А с первой женой вы в разводе?
СТАРИК: Да как сказать - в разводе... Надорвалась она... На ра¬боте надорвалась и померла в сорок седьмом. А в сорок восьмом в нашу местность приехала гражданка Демьянченко. Мы с ней и записались. Вот я и прошу, чтоб она опекуном числилась. Потому как мо¬ложе она, лет пятнадцать еще проживет.
СУДЬЯ: Да не беспокойтесь, Виктор Исидорович. Будет числиться гражданка Демьянченко. Возьмете постановление суда - и в исполком, там все оформят.
СУДЬЯ: Ну, раз так - спасибо!
Старики Демьянченко идут к выходу. Нина смотрит им вслед - на их старческие прямые спины...
На листке бумаги, лежащем перед Ниной, изображен дом. Окна его перечеркнуты накрест полосками бумаги. Рядом с домом нарисована дет-ская коляска. Возле коляски стоит женщина, сильный ветер натянул подол ее платья и косынку...
НИНА (судье): Василий Григорьевич, я выйду на несколько минут. Мужу позвонить.
СУДЬЯ: Да, конечно. Сделаем маленький перерыв.
* * *
Нина входит в приемную суда. В приемной обильно накрашенная женщина лет тридцати говорит по телефону. Нина показывает, что хо¬чет срочно позвонить. Женщина указывает на стоящий на соседнем сто¬ле телефонный аппарат. Нина набирает номер.
ЖЕНЩИНА (в трубку): Ну что "увидеть", "увидеть"... Ты давай словесный портрет. Так... Черный?.. Немецкий?.. Тре¬тий размер?.. А, гарнитур...
Нина слышит длинные гудки, потом деловитое, но вежливое:
- Институт. Слушаю вас?
НИНА: Будьте добры, Колю Лапина можно к телефону?
ГОЛОС В ТРУБКЕ: Он в библиотеке. Простите, а кто его спрашивает?
НИНА: Жена.
ГОЛОС: Вы знаете, он действительно в библиотеке. Может, что-нибудь ему передать?
НИНА: Да нет, спасибо...
Она кладет трубку и выходит в коридор.
* * *
Зал суда пуст. Перед судьями - супружеская пара. Она - лет 35-ти, худощавая, невысокого роста. Одета неярко, но с большим вку¬сом, что называется - "дорогая простота". Нервные пальцы теребят висящий на груди золотой кулон. Он - сорокалетний, вальяжный: хорошо сидящий костюм, ловко повязанный галстук. Сдержан, но чувствуется, что нервничает.
СУДЬЯ: По желанию сторон дело слушается при закрытых дверях. Истица, гражданка Бородулина, суд вас слушает...
Бородулина после небольшой паузы спрашивает:
- А что я должна сказать?
СУДЬЯ: Вы ничего не должны, вы можете сказать, если вам есть, что сказать суду.
Истица преодолевает смущение, говорит спокойным, неожиданно звучным голосом:
- Мне есть, что сказать суду. Я несчастлива с этим человеком,
не могу и не буду жить с ним больше.
СУДЬЯ: А какова причина развода?
БОРОДУЛИНА: Вы меня, наверно, не поняли. Я говорю, что с этим человеком жить не могу.
Судья ждет, что еще скажет Бородулина. Она молчит.
СУДЬЯ: Гражданка Бородулина, поймите, вы должны убедить суд в том, что ваша семья распалась. Я повторяю свой вопрос: в чем причина развода?
БОРОДУЛИНА: Все очень просто - я не люблю Вадима. По-мое¬му, это и может быть единственным основанием для развода. Раз¬ве не так?
СУДЬЯ: Ясно. Ответчик, вы согласны с иском?
Бородулин, поднявшись, вежливо спрашивает:
- Что вы?
СУДЬЯ: Я спрашиваю, согласны ли вы развестись?
БОРОДУЛИН: Я считаю, что у нас нормальная советская семья, отличный ребенок, для которого наш развод может стать тяжелейшей психологической травмой. Я прошу у суда полгода на примире¬ние.
НАРЗАС: Сколько лет вашему ребенку?
БОРОДУЛИН: Мальчику двенадцать лет.
СУДЬЯ: Сколько лет вы женаты?
БОРОДУЛИН: Пятнадцать.
СУДЬЯ: Когда последний раз находились в супружеских отноше¬ниях?
БОРОДУЛИН (заметно смущен): Месяц назад.
СУДЬЯ: Истица, это так?
БОРОДУЛИНА: Два месяца назад. И я вспоминаю об этом с омерзением.
БОРОДУЛИН: Инна, я прошу тебя!
БОРОДУЛИНА: Да, с омерзением. И все эти пятнадцать лет я тоже вспоминаю с омерзением. Потому, что этот человек - эгоист, и... пятнадцать лет с ним - это полжизни, проведенной в тюрьме.
СУДЬЯ: Что будет с ребенком?
БОРОДУЛИНА: Да лучше не иметь отца вовсе, чем такого.
НИНА: Такого - какого?
БОРОДУЛИНА: Да разве вы не видите, какого? Этот человек может и через раненого перешагнуть, лишь бы брюки в крови не изма¬зать.
БОРОДУЛИН: Инна, перестань!
БОРОДУЛИНА: Это же человек, который мать, понимаете, свою мать, больную, при смерти, усадил в поезд, чтоб она умерла не здесь, в его квартире, а где-нибудь в дороге, чтоб ему хлопот было меньше.
СУДЬЯ: Ответчик, когда это было?
БОРОДУЛИН: Мать умерла семь лет назад. Но что за бред: "усадил в поезд", "хлопот поменьше"... Поехала к сестре, случил¬ся приступ. Похоронили, действительно, не здесь, но я потом ездил туда, памятник поставил.
БОРОДУЛИНА: В день отъезда ты трижды вызывал "скорую"'.
БОРОДУЛИН: Да какая тебе разница - это ведь моя мать, а не твоя.
БОРОДУЛИНА: Со мной и моей матерью ты поступил не луч¬ше.
БОРОДУЛИН: Если бы ты не пожадничала - твоя мать и сей¬час была бы жива.
БОРОДУЛИНА: Замолчи!
Бородулины умолкают.
На лежащем перед Ниной листе изображена Бородулина. Она сидит за туалетным столиком перед зеркалом. На ее лице - грусть и уста¬лость. В бессильно опущенной руке – пуховка.
СУДЬЯ: Ответчик, как понять вашу последнюю фразу?
БОРОДУЛИН: Два месяца назад ее мать прооперировали в урологии. Можно было устроить, чтобы оперировал хороший хирург, но жена... Что вы на меня так смотрите, товарищи судьи? О поряд¬ках в урологии знает весь город. Имейте в виду, если с почками что не так...
БОРОДУЛИНА: Ну что ты меряешь всех по себе? (Судьям): Мать оперировал зав. отделением. Случай был ургентный, он прие¬хал ночью, какие там деньги... Они бились до утра, но ничего не смогли.
Бородулина умолкает.
НИНА: Вы живете в отдельной квартире?
БОРОДУЛИН: Да, и эти 28 метров, наверное, единственное, что у нас осталось общего.
НАРЗАС: И все же - быть может, вам стоит еще подумать...
БОРОДУЛИНА: Это бессмысленно, здесь не склеишь. (Долгая пауза). Ведь тогда, два месяца назад, ког¬да мать умирала в больнице, хрипела, он меня... он меня и предал. Вечером сказал, что едет в аэропорт встречать какое-то при¬езжее начальство, звонил в больницу каждые два часа, справлялся о мамином здоровье и все говорил, что рейс задерживают. А потом я узнала, что всю эту ночь он провел... ну, словом, у другой женщи-ны... Она живет в двух шагах от больницы. Перед ее домом еще та¬кой скверик... Боже, какой стыд!
Судьи какое-то время молчат.
СУДЬЯ: Ответчик, это правда?
БОРОДУЛИН: Правда. Это был не самый красивый поступок в моей жизни. Но до этого и потом я ни разу жене... А, да что говорить...
Нина продолжает рисовать. В зеркале, перед которым сидит Бородулина, возникает отражение. Нина делает еще два-три движения фломастером - и становится ясным, что вместо лица Бородулиной в зер¬кале – лицо Нины...
БОРОДУЛИНА: Граждане судьи! Я умоляю, понимаете, умоляю вас: освободите меня от этого человека. Пусть я не так мо¬лода, пусть жить мне осталось не так много... Но, в конце кон¬цов, есть же у меня право на то, чтобы, придя в свой дом, сча¬стливо вздохнуть, а не задохнуться от омерзения. Я понимаю, у меня есть сын, ему нужен отец. Пусть он будет ему отцом. У ме¬ня никого, в смысле другого мужчины. Я так и могу остаться од¬на, я понимаю. Но это все равно лучше, чем жить, как сейчас. Когда сегодня нужно улыбнуться Петру Ивановичу: он еще может нам пригодиться. Когда лучший друг вдруг оказывается подонком: он что-то не то сказал на Ученом Совете. Я жду от мужа любой подлости, любого предательства. Каждый мой день с ним - это шаг вниз. Но ведь какой-то шаг должен быть последним? Ведь где-то должен быть предел, до конца ведь терять себя невозможно? Я очень прошу вас: разведите нас. Я не люблю этого человека.
И снова в зале суда гнетущая тишина. Из пальцев Бородулиной выскальзывает порвавшаяся цепочка. Кулон со стуком падает на пол.
СУДЬЯ: Суд удаляется на совещание.
* * *
Совещательная комната: три неудобных жестких стула, стеклян¬ная пепельница, стаканы и графин с водой на лакированном столе, уличный гомон, доносящийся из полуоткрытого окна. Нина стоит у окна, судья заполняет бумаги, второй народный заседатель аккурат¬но распечатывает пачку "Сальве".
СУДЬЯ: Иван Сергеевич, ваше мнение?
НАРЗАС: (разминая папиросу): Я бы дал полгода на примирение. Пусть страсти поулягутся.
СУДЬЯ: А вы, Нина Андреевна?
НИНА: Мне кажется, здесь не склеишь. Развод.
НАРЗАС: А сын?
НИНА: Вырастет – поймет.
НАРЗАС: Что поймет? Что из-за мамашиных принципов без отца остался?
НИНА: На то они и принципы, чтоб из-за них жертвовать.
НАРЗАС: Ну и жертвовала бы собой, а не ребенком.
НИНА: Жизнь с таким отцом мальчику счастья не принесет. Он что дома, что на работе...
НАРЗАС: Ну откуда мы знаем, какой он на работе? Да, он хо¬чет занять не последнее место в жизни. А ваш муж этого не хочет?
Нина подходит к столу, наливает воды из графина. Голос ее чуть дрогнул:
- Хочет. Но мы сейчас не о нем говорим, а о Бородулине.
Так и не выпив воды, Нина ставит стакан на стол.
НАРЗАС: Говорим мы о Бородулине, а думаем-то о себе. Тем более, что все мы вроде одинаковые - граждане. Я – советский гражданин, Филимонов - советский гражданин, Бородулин - советский гражданин.
В разговор вступает молчавший до сих пор судья.
СУДЬЯ: В том-то и дело, что "вроде". Я, верите, говорю здесь некоторым "гражданин" - слово в глотке застревает. Утром в суде комод делят, а после обеда на работе повышенные обя¬зательства принимают. Или стоит перед тобой рекордсмен-удар¬ник, медаль ВДНХ негде вешать, и у отца с матерью квартиру от¬суживает. Сложно все это...
НИНА: А, по-моему, просто: порядочность - это и есть сейчас главное проявление гражданственности. И, простите мне этот па¬фос, а каждой уступкой совести гражданина в тебе меньше остается.
Нарзас подходит к окну:
- Вы вот на этих посмотрите, что же их женам говорить... (Смотрит на часы.) Как раз без двух минут одиннадцать...
На противоположной стороне улицы у магазина "Ликеро-водоч¬ные изделия" собралось несколько его завсегдатаев. Старые и мо¬лодые, более или менее потрепанные - все они с нетерпением ждут заветного часа открытия магазина.
НИНА (кивает за окно): Этих хоть видно: вот - "Пьянству - бой". А Бородулин - тот еще хуже... Он и есть зло ползучее. Посмотришь в его глазки серенькие - будто в моро¬зильник залезешь. А он - как взвешивает: что из тебя выжать мож¬но.
НАРЗАС: Психология все это.
НИНА: А брак - он и есть психология. За таким мужем один путь - такой же стать, если вовремя не остановиться. А труд¬но остановиться, потому, что жизнь: дети, дом, работа... И вро¬де чувствуешь, что делаешь что-то не то, и засосет под ложечкой: ох, стыд-то какой, но подумаешь - а, ладно, еще стирать, и уборка, да и что, другие разве иначе живут?.. А на самом деле - шаг вниз. И так - шаг за шагом. А через пару лет приедет брат или подру¬га школьная, словом тот, по кому сверяешься, потому что у каждого внутри есть этот, ну, которым ноты проверяют... (Нина пьет воду.) Приедет и спросит: что с тобой? Ты ли это? И поймешь, что не ты, что часть серого из мужниных глаз уже в тебе. А дальше два пути: либо все настежь и свежий воздух в жизнь впустить, либо еще компромисс, и еще, и серое это тебя, как цементом, схватывает... Да... Так я о Бородулиной. Не может она больше так. Сломалась их жизнь - вместе. Знаете - как хрусталь, - края острые. Так что давай¬те их разведем.
Какое-то время все молчат. Тишину нарушает голос судьи.
СУДЬЯ: Меня вы убедили. А вас, Иван Сергеевич?
НАРЗАС: Сдаюсь! (Поднимает руки.)
* * *
Николай стучит костяшками пальцев в дверь с табличкой, на ко¬торой мы успеваем разобрать: "Зам. директора по научной работе... " Из-за двери доносится "да-да", и Николай входит в кабинет уже знакомого нам Михаила Павловича. Большой полированный стол завален книгами и папками, на столе - два телефона: один обычный, город¬ской, другой - ярко-желтый, без диска - внутренней связи. За широкой спиной хозяина кабинета - набитый книгами шкаф со стеклянной дверцей, на стене слева — грифельная доска, беспорядочно исчеркан¬ная формулами и графиками. В центре доски - профессионально исполненный мелом шарж на сидящего за столом.
НИКОЛАЙ: Вы меня искали, Михаил Павлович? Я был в библио¬теке...
Войдя в кабинет, он с удивлением наблюдает за манипуляциями, которые проделывает его начальник. Тот льет из только что закипевшего электрочайника воду в баночку со сметаной и быстро размеши¬вает ее ложечкой. Михаил Павлович перехватывает удивленный взгляд Николая:
- Горлом не страдаешь? А у меня - больное, видишь - холодного нельзя.
Михаил Павлович пробует сметану, удовлетворенно кивает и ука¬зывает Николаю на стул.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Здоровье, здоровье... Будете ког¬да-нибудь жалеть, что не уберегли шефа. Да... Но пока живы, Ко¬ля, надо трудиться. Так сказать, до последнего вздоха! (Смеется.) Так что давай о деле: получил письмо от Семишина. Семишин предлагает прислать статью в сборник, где он редактор. Сборник престижный, так сказать, член-коррский. Что означает публикация в таком издании - тебе объяснять не надо.
НИКОЛАЙ: Да.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Я сейчас работаю, в основном, над обобщением своих прежних результатов, ничего свеженького у меня лично для этого сборника нет. Но я так подумал: а не послать ли нам тот материал, который ты докладывал в прошлый раз на семинаре?
НИКОЛАЙ: Ну это - как вы считаете...
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Тогда подготовишь проект статьи, я там мелочи подправлю - и с богом. Подготовишь?
НИКОЛАЙ: Подготовлю.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Отлично! Но только тут такой мо¬мент: фамилия под этой статьей должна быть одна.
НИКОЛАЙ: Как одна?
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Моя.
Раздается телефонный звонок. Михаил Павлович, указывая на аппарат, быстро спрашивает:
- Какой? Директорский?
Желтый телефон снова звонит.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Ага, директор... Тихо! (Под¬нимает трубку.) Да!
Некоторое время он внимательно слушает директора, затем на¬чинает хоть и корректно, но все же достаточно резко, говорить:
- Нет, не согласен... Если Федосьев просит нас ему помочь с про¬пиской, то мы должны расшибиться, а сделать... Нет, не потому что он работает в моем отделе, а потому что он - талант!!! Что значит - не тот уровень? Да, он инженер, но работает в силу иного кандидата наук... Да, я его ценю, и за то, чтоб его сохранить, буду драться. Именно: драться. Да... Да... Хорошо...
Михаил Павлович кладет трубку.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ (возмущен): Парень просит помочь, так, видите ли, не тот уровень!.. А у этого Федосьева голова золотая... Что?
НИКОЛАЙ: Золотая...
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: И руки! (Улыбаясь, кивает на доску): Вон, каким шефа изобразил! Директор... Мало ему, что Осипов ушел... Ты с Осиповым тоже хорош. Работали бок о бок столько лет, так ты не мог промол¬чать? Да... Так на чем мы остановились?
НИКОЛАЙ: Что фамилия под статьей должна быть только ваша.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Да... Фамилия, Коля, должна быть только моя. Ты, Коля, парень молодой, еще в таких сборниках поучаствуешь, а вдвоем подписывать неудобно... Ну что ты мол¬чишь?
НИКОЛАЙ: Да я не молчу.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Не усложняй, Коля. Ты ж матема¬тик, а математика учит упрощать, а не усложнять...
Николай пожимает плечами.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Надо, надо шефа выручать в труд¬ную минуту. Шеф тебе еще пригодится. Не кисни... Давай об Афри¬ке. Звонили сверху, сказали - сегодня должны быть документы. Так что бери папку и вперед.
Николай заметно смущен.
НИКОЛАЙ: Михаил Павлович, вы понимаете...
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Что ты мнешься, как девушка? Говори, что случилось?
НИКОЛАЙ: Нина что-то... Говорит, не хочу ехать...
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Это что, из-за вчерашнего?
НИКОЛАЙ: В общем-то, да.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Нашла из-за чего... Ах, черт... Здесь знаешь, как в анекдоте про кладбище: место есть, но ло¬житься надо сегодня. Ну, смотри сам. Если документы к концу дня не будут наверху, мне придется назвать другую фамилию. (Доверительно): Ты что, не понимаешь, что эта поезд¬ка для тебя? По возвращении почти наверняка отдел. А твой отдел, да мой отдел, да еще какой-нибудь - это уже институт, я дирек¬тор, ты - зам.
НИКОЛАЙ: Она человек сложный, уперлась - и все.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: "Уперлась"... Мне что-то твой тон не нравится. Может, и ты ехать не хочешь?
НИКОЛАЙ (пожимает плечами, тихо): Хочу...
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Не понял?
НИКОЛАЙ: Хочу.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: А раз хочешь, так придумай что-нибудь. Словом, к концу дня вопрос должен быть решен. Понял?
НИКОЛАЙ: Попробую.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ: Ну, давай.
* * *
Нина входит в здание с вывеской "Музей изобразительных искусств", привычно скользит взглядом по стоящей в вестибюле афи¬ше "Лекция: "Жизнь и творчество французского художника Поля Гоге¬на". Лектор - искусствовед Н.А. Лапина", приветливо здоровается с билетершей:
- Добрый день, Тамара Сергеевна.
БИЛЕТЕРША: Здравствуйте, Ниночка. Вам муж звонил раза три. Просил перезвонить.
НИНА (поднимаясь по широкой лестнице, ведущей на второй этаж): Спасибо. Витя в музее?
БИЛЕТЕРША: Бегал где-то здесь ваш Витя. Вон, легок на помине.
Навстречу Нине по лестнице спускается Витя - верткий восемнадцатилетний парень.
ВИТЯ: Нина Андреевна, пойдемте скорее. Мне еще в кафе надо успеть, в "Молодежное", аппаратуру перед дискотекой чинить.
НИНА: Ты погоди, совместитель. У меня лекция через двадцать минут. Ты к ней все наладил?
ВИТЯ: Нина Андреевна, докладываю: слайды к лекции готовы, диапроектор работает, как часы. Все утро с ним возился, менял трансформатор.
Они поднимаются по лестнице и направляются к лекционному залу.
НИНА: Ты, Витя, не лаборант, а золото.
ВИТЯ: Скажите об этом директору. Пусть знает, какого кадра теряет.
НИНА: Почему теряет?
ВИТЯ: А я в университет ухожу. Лаборантом. На кафедру низких температур.
НИНА: Да зачем тебе эти температуры?
ВИТЯ: Так я ж в университет поступать буду... И потом: перед¬ний край науки. Есть чему посвятить жизнь.
НИНА: "Посвятить жизнь"... Ты об этом так говоришь, будто стихи читаешь.
ВИТЯ: Да какие стихи... Должна же у мужчины в жизни быть цель. Кстати, и получают у нас больше всех капитаны загранплавания и физики. Меня в лодке на пруду - и то укачивает. Так что остается одно...
НИНА: Давай, остряк, открывай зал.
Нина и Витя заходят в затемненный лекционный зал: несколько рядов удобных кресел, у задней стены, напротив большого экрана, диапроектор.
ВИТЯ: Что нового в суде?
НИНА: Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая не¬счастливая семья несчастлива по-своему.
ВИТЯ: Где-то я это уже слышал...
НИНА: В "Очевидном-невероятном" говорили.
Зал освещен лишь одной небольшой лампочкой, установленной возле диапроектора. Нина садится в кресло.
НИНА: Давай.
Витя нажимает что-то на пульте, проектор щелкает, и на экране возникает картина Гогена "Автопортрет художника перед мольбертом".
НИНА: Молодец, отлично. Давай следующий.
Щелчок - и на экране картина "Добрый день, господин Гоген".
ВИТЯ (кивая на экран): Вот не повезло человеку. Умер в нищете, а теперь его картины стоят бешеные деньги.
Щелчок проектора - и на экране картина "В лодке".
НИНА: Зато у него в жизни была цель.
ВИТЯ: Да-а...
НИНА: Ты же слышал, наверное: был себе Гоген дельцом, хорошо зарабатывал...
Щелкает проектор. На экране возникает картина "Дни наслажде¬ний".
НИНА: ...была у него семья, дети, все бросил, уехал на Таити, жил впроголодь, работал круглые сутки...
ВИТЯ: Ну и?..
На экране – картина "Женщина с цветком".
НИНА: Этот можно убрать.
Щелкает диапроектор. На экране картина "Откуда мы приходим? Кто мы? Куда идем?"
НИНА: "Ну и..." И вот такое рисовал.
Щелкает проектор. На экране картина "Женщина под деревом манго".
ВИТЯ: А что, для этого обязательно впроголодь?
НИНА: А по-другому не получалось. Давай!
ВИТЯ: Странно.
Щелкает проектор. На экране возникает картина "Портрет худож¬ника (на Голгофе)". Нина перестает смотреть на экран и поворачивается к Вите:
- Почему странно? Вот ты из-за своих низких температур готов ночами над приборами сидеть?
ВИТЯ: Ну, так без этого толку не будет.
НИНА: И ведь не за зарплату же лаборанта?
ВИТЯ: Ясно, нет.
НИНА: А за что?
ВИТЯ: Я знаю?.. За науку... Но только здесь возможен разумный компромисс. Вот зав. на кафедре низких температур. Молодым, говорят, как негр вкалывал, молоко за вредность и то забывал выпивать. Потому и достиг в науке, ну и в жизни, кое-чего. А как достиг - успокоился: меньше думает о температурах, больше - как перед начальством мелькнуть. Цели, они в жизни меняются... Давать следующий?
НИНА: Что?
ВИТЯ: Я говорю, давать слайд следующий?
В зал входит молодая сотрудница музея:
- Нина Андреевна, вам с полчаса назад муж звонил. Просил перезво¬нить.
Нина направляется к выходу:
- Спасибо. Сейчас перезвоню.
СОТРУДНИЦА: Можно от нас.
НИНА: Да я лучше из автомата на улице. Заодно газировки попью. Мне что-то весь день сегодня пить хочется.
Нина открывает дверь, в потоке льющегося из коридора света оборачивается к Вите.
НИНА: Да нет, Витя, цели - если настоящие - они в жизни не меняются.
На экране - по-прежнему картина Гогена "Портрет художника (на Голгофе)".
* * *
Из остановившейся перед зданием музея машины выходит Николай. В руке у него небольшой букетик ландышей. Николай направляется было ко входу в музей, но потом, не решившись войти, принимается расхаживать вперед-назад по маленькому скверику перед музеем.
В скверике людно, деловито снуют прохожие. Но наибольшую суе¬ту создает бригада рабочих, прокладывающих телефонный кабель. Здесь же находится передвижной компрессор, и время от времени людской го¬вор, звуки едущих по улице автомобилей, голоса играющих в скверике детей - все это тонет в грохоте отбойного молотка.
Николай заметно нервничает, то и дело поглядывает на часы. Он решает позвонить Нине еще раз и заходит в кабину одного из нескольких стоящих у здания музея телефонов-автоматов.
Из музея выходит Нина. Не заметив в кабине телефона Николая, Нина заходит в соседнюю кабину и тоже принимается набирать номер.
Первым сквозь толстые стекла соседних кабинок замечает Нину Николай. Прижавшись лбом к стеклу, он смотрит на ее профиль, тонкую руку, поправляющую прядь волос. Николай тихонько стучит по стеклу обручальным кольцом.
Нина оборачивается. Прижав к щеке телефонную трубку, смотрит Николаю в глаза, смотрит на букетик ландышей в его руке. В трубке слышны длинные гудки, затем недовольный голос спрашивает:
- Алло! Алло! Кто вам нужен?
По-прежнему глядя на Николая, Нина отвечает:
- Спасибо, уже никто.
Николай, не расслышав, одними губами спрашивает: "Что?" Нина отрицательно качает головой. Николай улыбается, говорит что-то, но его не слышно: слова тонут в грохоте отбойного молотка. Нина опять качает головой, улыбается и смахивает слезу.
Они выходят из телефонных кабинок. Николай нежно обнимает Ни¬ну за плечи, она, зарыв лицо в букетик ландышей, прижимается к его груди.
НИКОЛАЙ: Нина, прости...
НИНА: Я знала, что ты придешь...
НИКОЛАЙ: Прости... Понимаешь, я просто...
НИНА: Молчи. Просто теперь все будет по-другому.
НИКОЛАЙ: Все будет по-другому...
НИНА: Главное, что мы опять вместе. И остаемся людьми.
НИКОЛАЙ: И что ты все понимаешь.
НИНА: И что ты все понял.
- Поберегись!
Нина и Николай вынуждены отскочить в сторону, чтобы дать доро¬гу рабочим, катящим деревянную катушку с телефонным кабелем. Нина крепко берет Николая под руку. Они идут по скверику.
НИКОЛАЙ: Пойдем, проводишь меня.
НИНА: Ты куда, в институт?
НИКОЛАЙ: Нет, к начальству. Отвезти документы.
НИНА: Какие документы?
Николай улыбается:
- Ну как - какие? Наши. На Африку.
В разговор, словно пулеметная очередь, врывается стук отбойного молотка.
Нина высвобождает руку:
- Подожди. Так ты что, все же думаешь ехать?
Николай удивлен:
- Ну конечно. Но я так понял, что ты тоже не против?
Грохот отбойного молотка становится оглушительным.
НИНА: Так что, ты ничего не понял?
НИКОЛАЙ: Что понял?
Нина молча поворачивается и идет прочь. Николай догоняет ее, разворачивает за плечи лицом к себе и говорит очень громко, ста¬раясь, перекричать стук отбойного молотка:
- Что понял? Объясни? Ты что, не хочешь ехать?
НИНА: Мы говорим с тобой - как сквозь стекло...
НИКОЛАЙ: Ты что, не хочешь ехать?
НИНА: Такой ценой - нет!
НИКОЛАЙ: Какой ценой? Ты ненормальная! Ну что я такого сделал? Ну что, я убил кого?
Нина молчит.
НИКОЛАЙ: Ну что ты молчишь?
Нина молчит. Грохот уже трудно переносить. Николаю приходит¬ся кричать.
НИКОЛАЙ: Вопрос стоит так: или мы едем, или я ухожу. Мне не нужна жена, которая может меня предать в самый ответствен¬ный момент.
Нина что-то говорит, но ее слов нельзя разобрать.
Николай кри¬чит:
- Что?
Компрессор внезапно замолкает, и в наступившей звенящей ти¬шине очень ясно и отчетливо слышно Нинино:
- Уходи...
Она возвращает Николаю цветы и уходит. Николай остается один. Он садится на скамейку, вертит в руках букетик ландышей, потом ак¬куратно кладет его на скамейку рядом с собой. Он смотрит на букетик...
* * *
Николаю вспоминается такой же букетик ландышей в вазочке на столе в мастерской Нининого отца. Это - тот самый день, когда отец предложил посостязаться в силе.
Отец сидит в кресле, ноги его прикрыты пледом. Нина берет из вазочки букетик, сквозь цветы смотрит на Николая. Отец и Николай поудобнее пристраивают локти на столе, крепко берут друг друга за кисти рук. Тыльная сторона ладони Николая довольно скоро оказыва¬ется прижатой к крышке стола. Нина шутливо утешает побежденного и преподносит победителю букетик.
Состязание окончено. Отец выжимается на подлокотниках кресла и становится на ноги. Он делает шаг, потом еще - немощные, жалкие шажки. Он оступается, едва не падает. Николай - молодой, сильный - подбегает к нему, поддерживает, усаживает в кресло. Бу¬кетик ландышей остается лежать на полу...
* * *
Букетик ландышей лежит на скамейке. Николай берет букетик, оглядывается, не зная, куда его сунуть. Взгляд останавлива¬ется на сидящих на соседней скамейке двух молоденьких девушках в рабочей одежде. Видимо, это работницы из бригады, прокладывающей в скверике кабель. Они наскоро перекусывают, в руках у них по булке и по бутылке кефира. Девушки чему-то счастливо, беззаботно смеются. Николай подходит к ним, ловко вставляет букетик в горлышко одной из бутылок.
НИКОЛАЙ: Вот так. Это вам. На память о сегодняшнем дне.
Он идет прочь. Молодой, сильный.
* * *
Нина стоит на задней площадке троллейбуса, задумчиво смотрит сквозь стекло на проплывающую мимо улицу. Остановка. В троллей¬бус входит оживленная компания, в руках у вошедших бутылки, свертки. Это бывшие супруги Бородулины и их приятели, по-видимому, муж и жена, одинакового с ними возраста. Бородулиных трудно узнать, настолько разительно отличается их нынешнее поведение от того, что было в зале суда. Вместо отчужденности и ненависти - теплота и ласка любящих супругов, вместо бледных, взволнованных лиц — радостные, заразительные улыбки. Не заметив стоящую к ним спиной Нину, Бородулины весело делятся впечатлениями.
БОРОДУЛИН (обращаясь к жене): Инночка, не заходи далеко, выйдем на следующей, купим шампанского.
БОРОДУЛИНА: Только "Золотого"! Я заслужила.
БОРОДУЛИН: Несомненно! (Обращаясь к дру¬зьям): Если бы Неелова видела сегодня Инну, она бы наверня¬ка оставила сцену.
БОРОДУЛИНА: Если бы Неелова за каждое выступление полу¬чала однокомнатную квартиру, она бы сыграла еще лучше.
ПРИЯТЕЛЬНИЦА БОРОДУЛИНЫХ: А зачем такой спектакль? Сказали бы, что у вас давно другие семьи, и все.
БОРОДУЛИН: Как только мне выделят квартиру, из нашей кон¬торы пойдут письма, что развод фиктивный, что мы с Инной живем, душа в душу. А так – меня бросила жена. Без всяких, видимых при¬чин. Она меня ненавидит. Пойди, проверь... И надежно, и быстро.
ПРИЯТЕЛЬНИЦА БОРОДУЛИНЫХ: А почему такая срочность?
БОРОДУЛИН: Если бы я еще неделю состоял в законном, эту квартиру отдали бы какому-нибудь ветерану.
ПРИЯТЕЛЬ БОРОДУЛИНЫХ: Так вы теперь сменяе¬тесь на четырехкомнатную?
БОРОДУЛИН: Ни в коем случае! В новую квартиру пропишем сына, лет через десять парень женится и приведет жену сразу в собственный дом.
Занятая своими мыслями Нина не сразу узнает слышанные ею днем голоса.
Троллейбус останавливается. Бородулин командует:
- Выходим, выходим.
Нина оборачивается. Ее взгляд встречается с веселыми глазами жены Бородулина. Узнав Нину, Бородулина бледнеет.
Бородулин с приятелями выходят. Бородулина, оглядываясь на Нину, спускается по ступенькам на тротуар. Женщины смотрят друг другу в глаза.
БОРОДУЛИНА: Ну что вы на меня так смотрите?..
Дверь троллейбуса закрывается. Бородулина кричит что-то еще, но ее уже не слышно. Троллейбус трогается.
В глазах у Нины слезы.
Слышна сирена "скорой помощи". Кадры мчащейся "неотложки" сменяются, будто слайды в диапроекторе, ключевыми стоп-кадрами фильма: отец Нины, пригибающий руку Николая к столу; Нина, пла¬чущая, с "авоськой" на коленях сидит на ступеньках лестницы; ли¬ца Бородулиных во время суда; Николай, заваривающий чай накануне вечером; Николай с ребенком; радостные лица Бородулиных в троллей¬бусе, и снова отец Нины, пригибающий руку Николая к столу...
Нина выходит из троллейбуса. Мы вновь видим первые кадры фильма: по улице идет женщина, на которую оглядываются прохожие. Теперь мы знаем, кто это, а, видя, что Нина плачет, мы понимаем, почему она привлекает внимание.
Нина ускоряет шаг, она почти вбегает в маленький дворик-колодец. В центре двора несколько мальчишек гоняют мяч. Неточный удар - и мяч влетает в окно второго этажа. Мальчишек словно ветром выдувает на улицу. На звон разбитого стекла из нескольких окон вы¬совываются соседи. Они с удивлением разглядывают вытирающую слезы женщину. Нина одна, совсем одна стоит посреди пустого двора и смотрит на разбитое окно. Видимо, в пострадавшей квартире никого нет. Вышедший на балкон из соседней квартиры пожилой мужчина улы¬бается Нине и, кивнув на разбитое окно, произносит последнюю фразу фильма: "Ничего, на счастье".
Нина улыбается.
Контактные телефоны автора в г.Одессе: +38(048)718-06-03, 786-91-69
E-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
